Контридентичны ли государство и народ: Есть ли биполярное расстройство у русской истории?

Отражают ли государство и народ какую-либо двойственность русской цивилизации? Вопрос не сугубо отвлечённый, а несущий массу важнейших практических выводов как для прошлого, настоящего, так и для будущего.

Мнение это не новое. В той или иной форме в России разными людьми оно неоднократно озвучивалось. 

Отчуждение государства и народа — постоянная ли константа русской истории?

Нет ничего проще, чем вывести различные функционалы как для государства, так и для народа. Наиболее часто этим сущностям приписываются некие противоположные «гендерные» стереотипы, маскулинно-фемининные формы поведения. Государству — мужские, народу — женские. Государство руководит, организует, требует. Народ подчиняется, ищет свободы, хочет покоя. В радикальных левых конструкциях государство выступает в роли «патриархального» агрессора, эксплуататора, народ — в качестве «матриархальной», эксплуатируемой жертвы. Ну или вроде того. Вариантов более мягких или, напротив, более жёстких и в философии, и в политологии накопилось немало.

Выводы о противоположности, об антагонистичности, разномысленности или двойственной идентичности государства и народа здесь вроде бы напрашиваются сами. Конструкция посылки и вывода, кажется, идеально укладывается в красивую схему, которую можно продлить до бесконечности вглубь истории. Государство и народ изначально жили разными жизнями и по-своему интерпретировали всё — от христианства до личной жизни.

Но если присмотреться к этой схеме, то возникают вопросы.

Почему противопоставляются государство и народ? Почему, например, не власть и народ? Или почему обязательно противопоставляются две сущности? Почему не три или более? Например, власть, государство, народ? Или Бог, власть, государство и народ?

Ну и, наконец, самый главный вопрос: а почему обязательно между государством и народом должно быть противопоставление, а не единомыслие, единство, согласие? Или чередование неприятия и взаимопонимания с теплохладными терпимыми отношениями?

Ведь как-то русский народ до сих пор проживает в своей государственной форме уже больше тысячи лет.

Фото: www.globallookpress.com

Может быть, всю эту тысячу лет государство непрерывно насиловало и угнетало народ? Тогда можно понять и контридентичность государства и народа в восприятии друг друга. Да и формирование в ситуации постоянного антагонизма двух совершенно разных миров выглядит естественно.

Но у такого взгляда есть и существенные возражения.

Ведь русский народ проживал и продолжает жить в этом государстве на протяжении уже более пятидесяти своих поколений. Что же заставляло все эти поколения русского народа так «мучиться» всё это время? Сила государства? Репрессивный аппарат? Тысячу лет? Да бросьте выдумывать.

Те народы, которые тяготятся чуждой им государственностью, обязательно рано или поздно избавляются от этих тягот. И для этого не требуются тысячи лет. Здесь нужно искать другой ответ.

Схематизм мышления и склонность к симметрии

В любом историософском размышлении сложнее всего прийти к каким-либо обобщениям, вывести закономерности и охарактеризовать суть исторических процессов. И подсознательно хочется увенчать своё исследование простой и симметрически выверенной схемой, всё разъясняющей. Подобные стремления были свойственны многим.

Так, например, в XIX столетии между Н. Я. Данилевским (1822-1885) и В. С. Соловьёвым (1853-1900) был принципиальный спор о католицизме и православии, о Западе и Востоке. В. С. Соловьёв выстроил внешне стройную схему рассуждения о том, что от начала человеческой истории Восток всегда противополагался Западу. На что Н. Я. Данилевский разумно ему возражал, что древний мир, как мы его знаем, представлял из себя только Восток (Египет, Вавилония и т. д.), и в те времена не было никакого Запада, никакой Европы. В развитие своей дихотомической схемы В. С. Соловьёв выставлял тезис, что на Востоке человек всегда подчинялся во всём сверхчеловеческой силе, а на Западе человек был, напротив, всегда самодеятельным существом. Здесь схематизм и симметричность вновь подводят логику В. С. Соловьёва, так как он «забывает» о рационалистически настроенном Китае, никогда не заботившемся о сверхъестественных силах, на что и указывал ему Н. Я. Данилевский.

Владимир Соловьёв. Фото: www.globallookpress.com

В качестве некой распространённой «профессиональной деформации», являющейся источником ошибочности широких философских построений своего оппонента, Н. Я. Данилевский указывал на то,

что главный недостаток или порок философствующих умов, то есть метафизически философствующих, есть склонность к симметрическим выводам. При построении мира по логическим законам ума является схематизм, и в этих логических схемах всё так прекрасно укладывается по симметрическим рубрикам, которые, в свою очередь, столь же симметрически подразделяются. Затем находят оправдание этому схематизму в том, что будто бы он ясно проявляется в объективных явлениях мира.

(Владимир Соловьёв о православии и католицизме. 1885).

В определённой степени сказанное Н. Я. Данилевским приложимо ко многим рассуждениям о государстве и народе в России, страдающим схематичностью и склонностью к симметрическим выводам.

Психологические колебания, анархические срывы или контридентичность?

Исторически сложившийся психологический тип русского народа носит в себе стремление к абсолютному идеалу в самых различных областях жизни. Эта идеальность воззрений сочетает и допускает настроения, часто совершенно разнонаправленные. Ещё Л. А. Тихомиров (1852-1923) утверждал, что настоящий русский может быть либо монархистом, либо анархистом. Русские способны либо ригористски строить сверхмощный имперский организм с его строгой иерархичностью и внутренней дисциплиной, сужающей проявления личности во внешней свободе, либо стараются дойти в своём стремлении к личной свободе до абсолютного эгоистического самоудовлетворения.

Наши девяностые были ярким примером проявления русской психологии. Они стали тем коротким в исторической перспективе периодом, когда под именем либерализма у нас восторжествовала традиционная русская анархическая тенденция — всегдашняя внутренняя опасность для мощи и единства государства. Эти годы можно назвать периодом анархического цивилизационного срыва, которым время от времени подвержен русский национальный характер. Подобные срывы, часто внешне ничем не обоснованные, не однажды бывали в нашей истории и являлись своеобразными перерывами («перекурами») в напряжениях в государственной и национальной деятельности.

Девяностые годы XX века в этом смысле похожи на Смуты начала XVII и XX столетий. Все они начинались сомнением в значимости государства для жизни нации и каждого человека в отдельности, ослаблением национального единства. Но проходило всего несколько лет разрушительной смуты, и в сознании нации анархические настроения сменялись на ригористическую апологию государственной мощи и национального единства. Нация быстро разочаровывалась в эфемерных смыслах смуты, ощущая глубокую праздность столь чаемой ещё недавно «свободы», и начинала переживать удивительное по силе чувство сиротства без государства, без той исторической задачи, от которой она поначалу так яростно отказывалась.

В этих психологических колебаниях в отношении государства нет никакой принципиальной контридентичности, какой-либо отрефлексированной, осознанной отчуждённости. Это лишь временное анархическое настроение, жизненное колебание, временное уставание или период «не чувствования» нужности государства, быстро преодолеваемый самой народной психологией.

Что же такое государство и народ как сущности?

В классическом консервативном представлении государство — это объединение власти и народа. Государство есть союз Верховной власти, определённого принципа с их институтами и нации с её социальными слоями. Союз воли, нервов, чувств и мысли Власти с физической силой, волей, нервами, чувствами и мыслями нации.

Государство здесь — лишь организационная форма и для власти, и для народа. Форма, принимавшая в разные времена различные объёмы и степени сложности. В зависимости от разворачивавшихся в истории событий, властных действий и народных усилий.

То есть государство — это национальная форма, а народ — это наполнение, содержание государства. Вера, власть и народ — это содержание, а Церковь, государство, социальный слой, семья — это формы.

При смене религиозной веры, при выборе другого принципа власти и при изменении нравственных ориентиров у нации меняется содержание в религиозных, социальных и семейных формах государства. 

Так можно ли сравнивать форму и содержание? Государство и народ?

Такое сравнение может быть, только если под государством понимать власть и бюрократическую элиту, а под народом — только простонародную толщу, крестьянство. Но это сравнение элиты и простонародья, а не государства и народа.

Прямолинейное сравнение государства и народа — это абсурд. Это всё равно что сравнивать министерство сельского хозяйства и крестьянство, военное министерство и дворянство, министерство промышленности и торговли с предпринимательским слоем.

Государство и народ — сущности разного порядка, такие же как чайник и чай, но глубоко взаимосвязанные. Одно сделано для другого, как форма для своего содержания.

Имеет ли идентичность государство?

Ещё более странно выглядит утверждение об идентичности в отношении государства.

Государство как таковое не имеет ни своей воли, ни своей мысли, ни своего действия, ни каких-то человеческих чувств или нервов. Оно не может даже существовать, то есть действовать без людей, будь то Государь или народ.

Один государствовед писал: «Вся деятельность государства сводится без остатка к деятельности людей. Только люди могут хотеть и действовать».

То же самое можно сказать и об «идентификации» государства:

Только люди могут идентифицироваться, и всякие смыслы, придаваемые государству без остатка, имеют отношение либо к Государям — правителям этого государства, — либо к народам, населяющим это государство.

Взятое в некоем чистом виде, без людей, государство не существует и не имеет отдельной от людей никакой идентификации.

Государство само по себе, как юридическая институция, не имеет идентичности. Смысл тот или иной придаёт власть, которую своим подчинением легитимизирует народ.

Государство не только не имеет идентичности, но не может быть даже носителем и суверенитета. Носителем суверенитета может быть только Верховная власть. В монархическом государстве это Государь, в республиканском — народ.

Путаница происходит из-за неверных идей, воспринятых из либеральных конструкций философии права. Когда за государством признаются некие не свойственные ему, личностные, человеческие способности воли, размышления, действия, тогда как на это способны только люди.

Ни воли, ни идентификации у государства никакой нет, всё это атрибуты физических личностей, а не юридических «личностей», как государство. Государство есть лишь юридическая абстракция.

Даже и за народом как за некоей «коллективной личностью» сложно признать всегдашнее наличие единой идентификации, единых стремлений, идеалов или практических целей. Поэтому-то монархисты и говорят о том, что воля Монарха как воля человеческой личности и есть лучший орган, через который отображается и общая воля нации. Причём происходит это значительно лучше, чем это было бы при непосредственном выяснении воли народа, процессе долгом и не всегда заканчивающимся нахождением этой народной воли…

Фото: www.globallookpress.com 

Национальная колонизация и военная экспансия государства Россия

Оставим в стороне неправильную дихотомию: государство — народ.

Говорить надо не о государстве и народе, а о власти и народе как составных, самостоятельно идентифицируемых частях государственного организма.

Но, может быть, принципиальная контридентичность существовала именно между властью и народом?

Тогда откуда появился этот совместный у власти и народа многовековой экспансионистский продукт — Российская Империя, русское государство? Власть и народ не могли не взаимодействовать для достижения такого поистине уникального государственного результата в мировой истории.

Этого продукта просто не могло бы произойти при вымышленной константе — отчуждённости государства и народа. Идея отчуждённости совсем не из мира консервативной мысли. Это свободомыслящие теоретики «общественного договора» (Руссо, Локк и другие) говорили об «обществе отчуждения». А предшественник Маркса, теоретик «вульгарного» коммунизма Мозес Гесс (1812-1875) даже проповедовал отчуждение от государства, общества, которое якобы отбирает от него, Гесса, его «подлинность»…

На самом деле феноменальная народная колонизация великих пространств Евразии и военно-административная экспансия Русских правителей не могли бы реализоваться в русской исторической действительности ни при какой отчуждённости русского народа и власти. Находясь в едином государственном организме, они — не только его творцы, но и трудовые созидатели его грандиозного величия. И в этом процессе и вера, и воля, и мысли, и нервы, и чувства, и физические силы должны были быть в глубочайшем взаимодействии и взаимопроникновении.

Путь к государственному величию сродни современному спорту. Если спортсмен во главе со своим тренером не сможет отдать всего себя, все свои разнообразные личностные силы ради победы, то никогда не достигнет великих побед. Русский народ — величайший исторический «спортсмен» в мировой политике и мировой экспансии. Русская власть — величайший «тренер», планировавший, тренировавший и рачительно использовавший силы русской нации для достижения исторического величия.

У власти и народа была глубокая, прежде всего религиозно объединяющая индентичность, общее ощущение принадлежности к Русскому миру, часто не совпадавшему, да и сейчас не совпадающему со своими территориальными и этническими границами. Власть Русских Государей часто воспринималась и вне границ русского государства как своя теми частями Русского мира, которые по тем или иным причинам находились вне России. Вот уж где яркое совпадение и глубокая родственность смыслов, сохраняющаяся даже в национальном разделении.

Власть и народ в русской истории всегда были в одной команде, в команде под названием Русское государство, которое завоевало нам Русский мир.